Сергей Саначин: «Целью поездки всегда провозглашается работа над «Историей Пугачева», но это не так»

История пребывания Пушкина в Казани. Часть 1-я

Архитектор и исследователь казанской истории Сергей Саначин на протяжении многих лет занимается темой визита Александра Пушкина в Казань. В наш город поэт приехал в сентябре 1833 года, как принято считать — для сбора материалов к «Истории Пугачевского бунта» и последующего написания повести «Капитанская дочка». В первой части интервью «Реальному времени» Сергей Саначин рассказывает неизвестные доселе подробности этой поездки, которые ему удалось добыть в ходе своих изысканий.

— Сергей Павлович, в этом году мы празднуем юбилейную дату — 225 лет со дня рождения Пушкина. Ваш интерес к его посещению нашего города связан с этим юбилеем?

— Как искателя казанских «любопытностей», эта тема заинтересовала меня еще в прошлом веке. Появились кое-какие находки, и главным успехом стало выявление в 2000 году места проживания Александра Сергеевича в Казани с опровержением давно утвердившихся догм. Тогда же подумалось: раз местом проживания Александра Сергеевича большие пушкинисты называли другие точки, то, может, они ошибались и в другом? А кроме того, осталось вообще немало пустот в истории его поездки. Например, как и с кем Александр Сергеевич путешествовал? Как и где два дня шли его поиски в Казани? Действительно ли Пушкин выглядел так, каким его нам преподнесли художники и скульпторы? Что он делал вечером первого дня в Казани (не на диване же лежал)? И так далее. В постепенных поисках и факты прояснялись, и вызрели новые добротные версии.

Сегодня же возврат к теме связан с двумя другими датами. В декабре 1833 и феврале 1834 годов известный поэт и сотрудник МИД России Александр Сергеевич Пушкин представил государю императору рукопись своего исторического документального исследования под названием — «История Пугачевщины». В сопроводительном письме он просил высочайшего соизволения:

«…Не знаю(?):, можно ли мне будет ее напечатать, но смею надеяться, что сей исторический отрывок будет любопытен для его величества особенно в отношении тогдашних военных действий, доселе худо известных».

В марте 1834-го, 190 лет назад, такое соизволение было получено. При этом Николай Павлович стал автором 23 исправлений и нового названия — «История Пугачевского бунта». К концу года труд был напечатан тиражом 3 тысячи экземпляров.

Казани суждено было стать высшей точкой кульминации и краха: для кого-то — бунта, для кого-то — восстания Пугачева. А для Пушкина — точкой посещения места этого эпохального для России, а ныне забытого события, которому в этом году исполняется 250 лет!

— То есть Пушкин приехал в Казань, чтобы собирать материалы про Пугачева?

— Это расхожая, дежурная причина. Но она была не единственной и осмелюсь утверждать — не главной.

— Расскажите подробнее.

— Тут начинается, если и не дезинформация пушкинистами, то сбивка акцентов на цель его поездки. Целью поездки всегда провозглашается работа над «Историей Пугачева», но это не так. Главными, как выясняется, причинами были: отдых и заработок, а для заработка — уединение для творческих трудов. Посмотрим на них по отдельности.

Уединение для творчества в отцовском имении, в Болдине. Пушкин устал от столичной жизни. Ему нужен был отдых. Не пушкинисты, а сам Пушкин своему другу №1 последних лет Павлу Нащокину объяснял так: «Путешествие нужно мне нравственно и физически». То же он повторил и в прошении к царю: «Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую».

Усталость Пушкина не была выдумкой с его стороны. Она стала очевидной и родне. Сестра Ольга Павлищева писала: «Брат… так с виду осунулся, что вследствие постоянных бессонниц казался десятью годами старше своих лет по наружности».

Добавились и страдания из-за ревматизма в ноге, от которого, по словам отца Льва Сергеевича: «Боль отражается во всем теле, да и в правой руке, почему и почерк нетвердый и неразборчивый, а ходил, опираясь на палку как восьмидесятилетний старец». И хотя к отъезду он и «расстался с мучительным ревматизмом, но все же желанного покоя днем и ночью он не ведает».

Сергей Львович высказывает мнение, что его сыну: «было бы всего полезнее отдохнуть в деревне, по крайней мере, год, вдали от шумной суеты; … в глуши деревенской, вдали от завистников, журнальных и прочих петербургских сплетен да убивающих здоровье утомительных выездов по балам и спектаклям».

Изменилась и внешность Пушкина. К приезду в Казань она стала уже не такой, к какой нас приучили «накрахмаленные» пафосные его портреты. «Пылкого, вдохновенного Пушкина уже не было. Какая-то грусть лежала на лице его», — сообщал граф Павел Граббе. Нащекин и Кайдалов отметили, у него уже начала показываться лысина, и волосы его стали недолгими и перестали виться.

Уединению Пушкина мешали и домашние обстоятельства. Год назад родилась Маша, а месяц назад Саша. Они, да и жена, мешали творческому процессу. Вот его откровения в письмах жене с дороги на Урал:

8 октября: «Ты лучше оставь уж меня в покое, а я буду работать и спешить».

11 октября: «Не жди меня в нынешний месяц, жди меня в конце ноября. Не мешай мне, …. Я пишу, я в хлопотах».

Не только усталость гнала в дорогу. Не менее важную причину изложил опять-таки сам Пушкин.

Вот что он пишет Нащокину: «Кружусь в свете, жена моя в большой моде, — все это требует денег; деньги достаются мне через труды, а труды требуют уединения…».

А вот правда-матка самому царю о причине отлучиться в Болдино: «…кончить книгу, давно мною начатую…, и которая доставит мне денег в коих имею нужду». А далее — отчаянная шпилька монарху, что жить на зарплату титулярного советника в МИДе трудно: «Кроме жалования, … нет у меня постоянного дохода…». «Мне самому совестно тратить время на суетные занятия [это он про поэзию!], но что делать? они одни доставляют мне независимость и способ проживать с моим семейством в Петербурге».

Про деньги же Пушкин постоянен и в письмах к жене с дороги.

2 сентября: «Тебя теребят за долги, … у тебя не хватает денег».

12 сентября: «Денег у тебя слишком мало. Того и гляди сделаешь новые долги».

8 октября: «Две вещи меня беспокоят: то, что я оставил тебя без денег, а может быть и брюхатою… Не стращай меня, женка, не говори, что ты искокетничалась; я приеду к тебе, ничего не успев написать — и без денег сядем на мель. …Коли царь позволит мне Записки, то у нас будет тысяч 30 чистых денег. Заплотим половину долгов и заживем припеваючи…».

Итак: отдых, труды в уединении, заработок — вот главные цели выезда из Петербурга 17 августа 1833 года.

Конечно же, была и третья причина поездки. Это — продолжение работы над «Историей пугачевщины». Ее-то пушкинисты и сделали главной.

— И все же, как свет нашей поэзии вдруг стал историком Пугачева?

— История весьма витиеватая. В момент восстания декабристов Пушкин находился в ссылке в имении матери, в Михайловском. В 1826 году новый император разрешил ему жить в обеих столицах. В какой-то момент его сильно увлекла тема другого восстания — Пугачева. Но! Работа над ней вследствие секретности крайне необходимых исторических документов была проблематичной. И мудрый АС весьма эффективно стал к ней подкрадываться. Следим за датами.

Первый шаг Пушкин делает 21 июля 1831 года: он обратился к начальнику политической полиции России Александру Христиановичу Бенкендорфу с письмом, в котором просил разрешить заниматься изучением истории… Петра I и его наследников! И просил разрешения поработать в государственных архивах.

Письмо это Бенкендорф доложил императору. До ссылки Пушкин служил в КИЛе (Коллегии иностранных дел) переводчиком, дешифровщиком, дипкурьером. А теперь, в 1832-м, он был восстановлен (уже в МИДе), но уже как историограф Петра I — «с позволением рыться в старых архивах для написания истории Петра Первого».

Сразу же Пушкин приступил к работе в Государственном архиве и в библиотеке императорского Эрмитажа. И даже 7 января 1933 года стал членом Российской Академии наук.

Второй шаг Пушкин делает в феврале 1933 года: он обращается к военному министру А.И. Чернышеву с просьбой о предоставлении ему доступа к Архиву военного министерства.

А для того, чтобы обеспечить успех этой просьбы, Пушкин мотивирует ее своим желанием познакомиться с материалами… об участии А.В. Суворова в подавлении восстания Пугачева.

И получает такой ответ:

«Военный министр покорнейше просит Александра Сергеевича Пушкина уведомить его; какие именно сведения нужно будет ему получить из Военного министерства для составления Истории генералиссимуса князя Италийского графа Суворова Рымникского?».

Пушкин, не смутившись, отвечает:

«Милостивый государь, граф Александр Иванович!

Следующие документы, касающиеся Истории графа Суворова, должны находиться в архивах главного штаба. ( И перечисляет .)

1) Следственное дело о Пугачеве.

2) Донесения графа Суворова во время кампании 1794 года.

3) Донесения его 1799 года.

4) Приказы его к войскам.

Буду ожидать от Вашего сиятельства позволения пользоваться сими драгоценными материалами».

Но «Следственного дела о Пугачеве» в фондах военного министерства не оказалось — оно было запечатано в Государственном архиве и не подлежало вскрытию без личного указания царя. Вместо него в распоряжение Пушкина с 25 февраля стали поступать из архивов военной коллегии сотни документов секретной переписки о восстании 1773—1774 гг. и о действиях военных и гражданских властей по его ликвидации.

В это же время в одной из тетрадей Пушкина появляется план исторической повести об офицере Шванвиче (пленник Пугачева, ставший важным членом его Военной коллегии). Эта задумка осуществится. Но потом — в виде романа «Капитанская дочка».

А сейчас, ближайшее знакомство с исключительным по своей политической значимости материалом из архивов военной коллегии заставляет Пушкина отложить на некоторое время задуманный им роман, вместо которого в его бумагах появляются наброски первых глав… исторической монографии о Пугачеве.

Но намерения ехать по пугачевским местам пока (всего-то за полгода!) еще не было. В феврале 1833 года Пушкин пишет «своей радости» Нащокину: «Летом, после родов жены, отправляю ее в калужскую деревню к сестрам, а сам съезжу… в Нижний да, может быть, в Астрахань». Обратите внимание: ни в Казань и ни в Оренбург. А в Нижний и в Астрахань, где Емельяна Ивановича не было вовсе. Как же так?!

И вот, после пяти месяцев работы с документами, Пушкин 22 июля делает третий шаг: он снова обращается к Бенкендорфу:

«Мо Женерале, Обстоятельства принуждают меня вскоре уехать на 2-3 месяца… в мое нижегородское имение (вспомним, что это за обстоятельства) — мне хотелось бы воспользоваться этим и съездить в Оренбург и Казань, которых я еще не видел. Прошу его величество позволить мне ознакомиться с архивами этих двух губерний».

Через неделю приходит ответ от зама Бенкендорфа Александра Мордвинова:

«Милостивый государь, Александр Сергеевич!

Г. генерал-адъютант граф Бенкендорф письмо Ваше от 22 сего июля, имел счастие представлять государю императору.

Его величество… изъявил высочайшую свою волю знать, что побуждает Вас к поездке в Оренбург и Казань, и по какой причине хотите Вы оставить занятия, здесь на Вас возложенные?». Его величество естественно подразумевал порученную им работу над «Историей Петра I»!

Момент критический! И Пушкин придумывает правдивую ложь.

30 июля он отвечает, что я уже приводил:

«Мне необходимо месяца два провести в совершенном уединении, дабы отдохнуть от важнейших занятий и кончить книгу, давно мною начатую…». И тут же:

«Может быть государю угодно знать, какую именно книгу хочу я дописать в деревне: это… роман, коего большая часть действия происходит в Оренбурге и Казани, и вот почему хотелось бы мне посетить обе сии губернии».

— И что же, император дал ему такое разрешение?

— Да, сработало! 7 августа Пушкин получает от Мордвинова ответ:

«Милостивый государь, Александр Сергеевич!

Г. генерал-адъютант граф Бенкендорф поручил мне Вас, милостивый государь, уведомить, что его императорское величество дозволяет Вам, …согласно изъявленному Вами желанию, ехать в Оренбург и Казань, на четыре месяца».

Для тех, кто не может согласиться с мной по главенству причин Пушкина на увольнение его в отпуск, — продолжу с цифрами. Что же произошло в действительности?

А в действительности из четырех предоставленных месяцев отпуска, Пушкин воспользовался лишь тремя: с 17 августа по 20 или 21 ноября. А как воспользовался?

А из этих трех месяцев он только один месяц (!) был в пути — в далекий через Казань Оренбург. С чувством угрызения совести (или кокетливо?) еще 2 сентября он написал жене: «Кажется я глупо сделал, что оставил тебя…Пугачев не стоит этого. Того и гляди, я на него плюну — и явлюсь к тебе». Но не плюнул! Он рвался в Болдино. 12 сентября он написал ей же: «…я еще не на месте и ничего не написал [место: вот она — главная цель!]. И сплю, и вижу приехать в Болдино, и там запереться».

Наконец, с 1 октября он в отцовском Болдине. Первым же делом, написал жене 8 октября: «Привожу в порядок мои записи о Пугачеве, а стихи пока еще спят». Но вскоре — проснулись!

И здесь в эти полтора месяца были созданы поэмы «Медный всадник» и «Анджело», сказки «О рыбаке и рыбке» и «О мертвой царевне и о семи богатырях», переведены две баллады с польского «Воевода» и «Будрыс и его сыновья», написаны стихотворения: «Колокольчики звенят», «Осень», «Французских рифмачей суровый судия», «Если ехать вам случится…», «Чу, пушки грянули…», начата повесть «Пиковая дама». Еще считают, что написал он здесь четыре или семь русских народных песен.

— Почему же из четырех месяцев, предоставленных императором на отпуск, Пушкин в Казани пробыл всего два дня?! Да и «История Пугачева» заняла лишь часть его времени в Болдине?

— Давайте поговорим об этом в следующей части интервью.

Продолжение следует.